Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)

 

 Новости  Темы дня  Программы  Архив  Частоты  Расписание  Сотрудники  Поиск  Часто задаваемые вопросы  E-mail
13.12.2024
 Эфир
Эфир Радио Свобода

 Новости
 Программы
 Поиск
  подробный запрос

 Радио Свобода
Поставьте ссылку на РС

Rambler's Top100
Рейтинг@Mail.ru
 Культура
[31-10-03]

Поверх барьеров

"Последний поезд". Фильм Алексея Германа-младшего

Автор программы Дмитрий Волчек

Дмитрий Волчек: Премьера фильма "Последний поезд" Алексея Германа-младшего, сына знаменитого петербургского режиссера, состоялась на последнем Венецианском кинофестивале. Картина была удостоена специального упоминания жюри. "Последний поезд" - это очень необычный фильм о войне, показанной сразу с двух сторон, поверх передовой, из нейтральной зоны, где мечутся и немцы, и русские, одинаково несчастные, одинаково испуганные и обреченные. Передачу об этом фильме откроет рецензия кинокритика Андрея Плахова.

Андрей Плахов: "Последний поезд" Алексея Германа-младшего - бескомпромиссный взгляд на войну, по сравнению с которым фильмы Германа-отца, может быть, за исключением "Хрусталева", кажутся добрыми и лиричными. Великолепные черно-белые кадры бесстрастно фиксируют агонию подстреленной женщины, судороги повешенного мужчины, физиологические мучения отступающих немцев, абсурдную жестокость людей с оружием, к какой бы армии они не принадлежали. Критики уже заподозрили в фильме Германа-младшего своего рода пародию на кинематограф его отца. Действительно, натурализм деталей, столь характерный для Германа-старшего здесь гипертрофирован до такой степени, что доходит до грани фарса. Таков ставший уже фирменным знаком этой картины сухой неизлечимый кашель, которым больны все герои и который почти не затихает в течение всего фильма. Аллергический кашель начинается и у зрителей. И, все же, вряд ли кто-то рискнет во время сеанса рассмеяться. Слишком мрачен и трагедиен фильм, в который нас погружают. Тем не менее, контакт с этим фильмом немного напоминает механизм кинематографических провокаций Бюнюэля. Таких, как "Ангел истребления". Герои замкнуты в помещении, им дискомфортно, они хотят выйти и не могут, не потому, что им не позволяют, а потому, что они лишены внутренней свободы. Точно также ощущают себя зрители. Сильный художник создает поле тотальной несвободы, которое заставляет порой нас смотреть и то, что вызывает явную идеосинкразию. "Последний поезд" - это очень радикальное кино, как по форме, так и по существу. Будут интересно увидеть его следующий фильм, ибо кажется, что дальше по избранной дороге идти больше некуда. Там уже тупик. Но, может, это только нам, развращенным конформизмом современного кино, кажется. Алексей Германмладший заявляет, что не видит пути в разработке современных бандитских тем. А вот в истории страны его многое манит и привлекает. Его ближайший проект - фильм из эпохи 1914-1920 годов.

Дмитрий Волчек: Алексей Алексеевич Герман - гость этого выпуска радиожурнала Поверх Барьеров. Алексей Алексеевич, как правило, в дебютной работе режиссер хочет, так или иначе рассказать о себе, о своем поколении, о своей среде, о своей эпохе. Скажем, когда Анджей Жулавский снял дебютную картину о войне "Третья часть ночи", это все-таки, в первую очередь, был автобиографический фильм, его детские переживания, история его семьи, отца и так далее. Мне показалось очень любопытным и необычным то, что о вас зритель картины не узнает ничего. Вы выбрали эпоху, стилистику и героев совершенно далеких от вашего персонального опыта. Зритель вряд ли может угадать ваш возраст - ведь вам нет и 30 еще? Почему именно такой, не персональный материал вы выбрали для своего полнометражного дебюта?

Алексей Герман: По двум причинам. Первая причина в том, что мне нечего о себе рассказывать особенно интересного. Вторая причина: я выбирал удаленную от наших дней эпоху сознательно, потому что я не очень понимаю, что сейчас можно показывать, потому что бандитов я боюсь, в бизнесе я ничего не понимаю и не вижу сейчас темы, которую я бы мог отразить правдоподобно. Взяться за современное кино было бы глупо, потому что я не понимаю, что сейчас снимать.

Дмитрий Волчек: Мне было интересно ловить литературные цитаты в вашем фильме. История, которую рассказывает немец о родах, это ведь из Булгакова - "Записки молодого врача". Тут я могу ошибиться, но мне показалось, что диалог - это пьеса Чехова, написанная Беккетом. Это верно?

Алексей Герман: Поскольку я не воевал, я долго сидел и пытался из всего, что я знаю, из всех этих воспоминаний, из всех автобиографий создать этот диалог. Причем, максимально упростив, потому что основной была тема трагедии эгоцентричной личности. Трагедия человека, который ничего уже не контролирует, ничего уже не может изменить. Лейтмотивом всего фильма является то, что волна несет человека, а он ничего сделать не может. И все его попытки из этой ситуации выбраться ни к чему не приводят. Как овца в стаде, которую ведут на скотобойню.

Дмитрий Волчек: Прием, который завораживает в вашем фильме - это то, что все персонажи беспрерывно кашляют. Речь, превращающаяся в лай, в нечто нечленораздельное, животное напряжение голосовых связок. Этот кашель был с самого начала прописан в сценарии или спонтанная идея уже во время съемок у вас появилась?

Алексей Герман: Во-первых, это не моя идея. Это было и в фильмах отца, и в некоторых других фильмах. Я изначально хотел снимать с кашлем потому, что несмотря на то, что сейчас многие меня сейчас за это упрекают, мне кажется, что они не правы. Вся война существовала на воспалении легких, на бронхитах, гриппах, ангинах и так далее. С другой стороны, мне кажется, что когда они кашляют, становится достовернее. Я пробовал озвучивать без кашля и становилось очень театрально. С одной стороны, это было задумано, а с другой стороны, это произошло уже на озвучивании эмпирическим путем.

Дмитрий Волчек: А то, что в вашем фильме русские актеры, играющие немцев, говорят по-немецки, это вообще, довольно необычно, мы привыкли, что Штирлиц с Мюллером по-русски говорили. Это тоже ради достоверности, концептуальный ход или требование продюсеров?

Алексей Герман: Нет, это было изначально сделано для достоверности, потому, что я с трудом себе мог представить, как они будет говорить по-русски, называя немецкие имена. Я боялся, что если бы я это сделал, это бы стало напоминать комедию 60-х годов, причем, нехорошую. Это изначально было и в сценарии заложено. Потому что там есть момент языкового конфликта, когда русские не понимают, что говорят немцы, немцы не понимают, что говорят русские. Мы с большим трудом этого добились.

Дмитрий Волчек: У меня было ощущение, что немецкая речь в вашем фильме более артикулированная, нежели русская, и более понятна, потому что русская совсем в бормотание сползает. Может, я ошибаюсь.

Алексей Герман: На самом деле, когда мы все это озвучивали, то пожилые актеры, которым было тяжело запоминать текст, говорили по-русски. И мы, в течение длительного времени, пытались с помощью немецких актеров все это озвучить. Нам это удалось лучше, поскольку мы больше старались. Но никакой концептуальной идеи в этом нет.

Дмитрий Волчек: Мой коллега Петр Вайль считает "Последний поезд" первой, начисто лишенной иллюзий российской картиной о войне.

Петр Вайль: Появление фильма Алексея Германа-младшего - сродни чуду. Невозможно себе представить, что это безжалостное, трезвое, мастерское произведение создано 26-летним человеком. История искусств знает примеры раннего взросления - но это всегда поэзия и музыка, то есть чистое самовыражение, излияние души. Кинематограф же - не порыв вдохновения, а производственный процесс. Еще важнее и еще удивительнее, что "Последний поезд" - не лирический жанр, а объективированный рассказ о всемирно известном социально-политическом событии. Российское кино, наконец, дождалось начисто лишенной иллюзий картины о войне.

Современники Первой мировой удивлялись: почему нет и нет настоящих военных книг. Книги вышли, но лишь через одиннадцать лет: в 29-м году сразу три в разных воевавших странах: "На западном фронте без перемен" Ремарка, "Прощай, оружие" Хемингуэя, "Смерть героя" Олдингтона. Такое потребовалось время на осмысление. Вторая мировая, Великая Отечественная стала событием такого значения для России, что времени понадобилось гораздо больше. Война - единственное несомненное достижение страны и народа - несомненное, несмотря на поток документальной правды, пролившийся за последние годы. Незыблемость войны превратила ее в памятник, в монолит, в нечто, не поддающееся анализу и просто беспристрастному рассмотрению. Подлинная история войны в России до сих пор не написана, не сочинен о ней большой правдивый роман.

Теперь, через шестьдесят почти лет, снят фильм "Последний поезд". Только умственная лень побуждает говорить, что кино это повторяет ходы и приемы выдающегося режиссера Алексея Германа. Классический стереотип мышления: старший - и младший, Герман - и Герман, да еще Алексей - и Алексей. Да еще опять черно-белое. Но стилистика Германа-младшего наглядно отлична. Едва ли не девяносто процентов сцен мы видим крупным планом или через крупный план, даже заснеженное поле показано непременно через оконную раму. Оттого так неминуемо погружение внутрь картины - настолько, что от этой русской зимы делалось физически холодно в августовской Венеции, где я впервые смотрел фильм.

Содержательные отличия - еще заметнее и важнее. У старшего Германа в военной теме ставятся этические проблемы, у младшего - онтологические. Первый задается вопросом - как жить, второй - как выжить. Разница принципиальнейшая. Оттого толком и не различить в метельной завесе, где немцы, где русские. Если что и напоминает "Последний поезд" настроением и интонацией - тот ремарковский роман, который заканчивается смертью героя: "На лице у него было такое спокойное выражение, словно он был даже доволен тем, что все кончилось именно так". Так герой "Последнего поезда" устало и умиротворенно замерзает в заснеженном лесу. В своей сути фильм Германа-младшего - не о войне, и даже не о выживании, а об умирании, точнее о существовании на грани жизни и смерти, с жестоким осознанием неизбежности ухода за грань.

Дмитрий Волчек: Алексей Алексеевич, у вашего героя есть реальный прототип? Вы основывались на конкретных мемуарах? Это тоже фикция - его судьба в финале?

Алексей Герман: Это тоже фикция. Никогда не было такого человека, но он вполне мог бы быть. Я прочел огромное количество немецких военных мемуаров, и он абсолютно реально мог быть, и вся ситуация, когда он потерялся и не знает, где выйти, когда кожа слезает от обморожения. Это все было. Можно так или иначе относиться к немцам, которые, безусловно, колоссально виноваты, но умирали они страшно зимой, будучи плохо одетыми и неприспособленными ко всему.

Дмитрий Волчек: Я не был, к сожалению, на Венецианском фестивале, только видел репортажи, и там несколько раз цитировали вашу фразу, возможно, как обычно, переврав. Вы сказали, что нужно все забыть и все простить, говоря о войне. Действительно ли, что вы сказали именно так?

Алексей Герман: Я не говорил, что все простить. Я сказал, что прошло 50 лет и надо прекратить существовать в стереотипах, что все плохие, что все немцы -фашисты, и что русские - коммунисты. Мне кажется, что подошел этап обновить отношение между народами. Не забыть погибших на этой войне, не забыть причины войны, не забыть войну, но постараться более открыто и без предубеждения относиться друг к другу. На самом деле, фильм отчасти и об этом. О том, что все страдали одинаково из-за какого-то количества отвратительных людей, которые эту войну начали, убийц и тиранов. Не все немцы виноваты, не все они были насильниками, среди них тоже были приличные люди, были люди, которые сохраняли достоинство и вели себя очень пристойно. Мне кажется, надо было сказать об этом.

Дмитрий Волчек: Согласитесь, что война - это единственная, практически, святыня, оставшаяся в России в коллективном бессознательном. Все, что происходило в стране в 20 веке демифологизировано. Только эти 4 года по-прежнему существуют ярким пятном на сером фоне. Поэтому всякая попытка сказать, что и это тоже, коллективное бессознательное отвергает, реагирует очень болезненно. Существует очень мощный рефлекс отторжения правды. Это миф, который нельзя трогать, опасно трогать. Была ли эта ревизия мифа частью вашей художественной задачи?

Алексей Герман: Нет, могу только сказать, что было всего несколько показов, в Петербурге и в Москве, и только 2-3- человека отнеслись к этому как к антирусской или развенчивающей войну с нашей стороны картиной. Никто не воспринимает эту картину как покушение на устоявшееся отношение к войне. Все воспринимают это как фильм о какой-то обоюдной трагедии. Изначально у меня не было этого желания, и мне кажется, что оно и не должно возникать.

Дмитрий Волчек: Первое, что делает зритель, когда смотрит фильм Германа-младшего, он начинает сравнивать его с картинами Германа-старшего. Это совершенно естественно. Даже если бы вы сняли мюзикл или вестерн, все равно, был бы такой эффект. У сына Бюнюэля была сходная ситуация. Как вы воспринимаете свой фильм? Как продолжение, развитие стилистики вашего отца, как спор с ней, возможно, даже, конфликт, в какой-то мере?

Алексей Герман: Я воспринимаю свой фильм как первый фильм, в который я вложил все, что я люблю в кинематографе. Все, что мне кажется ценным, достойным. Если всмотреться, то много от Курасавы в фильме, от других замечательных режиссеров. Мне кажется не стыдным, когда в первой картине ты ориентируешься на какие-то замечательные работы, не пытаясь их повторить, их превзойти, вступить с ними в соревнование, а пытаясь не обмануть собственное чувство хорошего. Не заблудиться, что на первой картине очень сложно, не потерять ощущение хорошего и плохого. Это ощущение может возникнуть только пересматривая какие-то замечательные картины, которые были. Поэтому я не ставил перед собой никаких соревновательных задач, ни по отношению к отцу, ни к кому-либо. Я просто пытался снять хорошее кино в моем понимании. Поскольку я сын отца, бесконечно его люблю и уважаю как гениального, самого выдающегося на сегодняшний день мирового режиссера, на мой взгляд, это так, то я осознанно нахожусь под его влиянием. Но ни в коем случае не хотел с ним спорить, потому что нам не о чем с ним спорить. Я один, он другой. Я говорю об одном, он говорит о другом.

Дмитрий Волчек: Вы сказали, что вы вложили все, что вы любите в кино, и, естественно хочу спросить, что вы любите. Вы упомянули Куросаву. Мне показалось, что там была цитата из раннего фильма Ларса фон Триера, картина "Освобождение", может, я ошибаюсь?

Алексей Герман: Я не видел, честно говоря, "Освобождение". Ну, как сказать? Включил сегодня телевизор, идет кусочек из "Других проводов" Киры Муратовой. Я сначала не узнал этот кусочек. И только минуты через две я понял, откуда это. И я понял, что невозможно оторваться, настолько это замечательно. Есть набор режиссеров, которых бессмысленно перечислять, потому что их все знают. Есть фильмы, которые можно смотреть бесконечно - "Долгие проводы", "Восемь с половиной", "Семь самураев", "Мой друг Иван Лапшин". Это то, на чем я вырос, и то, что мне кажется забыто. А европейское кино и русское находятся в состоянии чудовищного оглупления под влиянием американского. Потому что сложно было бы представить успех фильма "Пианист" 25 лет назад. Достаточно схематичного, на мой взгляд, фильма. Мне кажется, что существует некий кризис. Как раз в этой связи важно не забывать все, что было.

Дмитрий Волчек: Петербургский актер Павел Романов сыграл в фильме "Последний поезд" главную роль доктора Пауля Фишбаха. Павел Викторович, подозреваю, что играть доктора Фишбаха было очень непросто. Все время кашлять, лежать на снегу, бродить по зимнему лесу. Должно быть, опыт не самый приятный?

Павел Романов: Вы правы, хотя понятие играть включает в себя любые ситуации. Потому что если надо, надо и в огонь, и в воду, и в лед. Но речь идет о другом. Как мне кажется, здесь было важно понять общую модель поведения человека, который из достаточно нормальных и приличных бытовых условий оказался не просто в ситуации фронта, но и в ситуации русского мороза, одиночества. Его повсюду окружает непривычное. И в этой ситуации кашель - это не главное. Главное, прежде всего, вот это внутреннее состояние.

Дмитрий Волчек: Вообще, роль довольно сложная. Нет ничего, что обычно помогает актеру, - декораций и спецэффектов. Трудно было перевоплотиться в доктора Фишбаха?

Павел Романов: Вы понимаете, одновременно трудно и легко. Трудно потому, что это человек другой национальности. И несмотря на то, что я неплохо знаю немцев, я жил в общежитии несколько лет с немцем в одной комнате, когда мы были студентами в Театральной Академии, но в этой ситуации мне показалось, что главное играть не национальность. Главное играть понимание того, что такое человек на войне. А русский он, немец - это абсолютно иная ситуация. Есть люди, приспособленные к войне, умеющие воевать, готовящиеся к этому, а есть нормальный обыватель, нормальный человек, который вдруг вырван из обычных ситуаций и оказался в этом трагическом обстоятельстве. Поскольку я переживал подобного рода ситуации в жизни, мне казалось, что что-то переходило из моего личного опыта на такие вот модели. Поэтому где-то было легко.

Дмитрий Волчек: А какая сцена была самой сложной?

Павел Романов: Очень трудно отделить сцены, потому что когда снимаешь, все кажется сложным. Когда просматриваешь, то кажется, что это так просто было сыграть. Наверное, самая сложная была сцена драки с Ральфом. Собственно говоря, это не драка, а человек который приехал и себя подбодряет немножко в надежде, что его и другие приободрят чуть-чуть. А в глазах других он выглядит глупым, беспомощным, нелепым балластом. И вот его пинком под зад прогоняют, потому что здесь вояки будут сейчас встречать других вояк и ты здесь не нужен. В этой сцене одновременно возникают две модели. И "пошел вон", и, с другой стороны, спасайся. И для меня было очень важно почувствовать, как одно переходит в другое. Для меня это одна из самых трудных сцен была.

Дмитрий Волчек: Вы ведь снимались и у Германа старшего в новом фильме "Трудно быть Богом". Скажете, с кем легче работать, с отцом или с сыном?

Павел Романов: Понимаете, с сыном легче работать по банальной причине, что все-таки он учился у меня. Я преподавал ему в Театральной Академии. Он год учился там, прежде чем поступить во ВГИК. Поэтому в каких-то ситуациях я мог сказать, что вот это мне не нравится, это, мне кажется, можно сделать по-другому. К чему-то он прислушивался, что-то он отвергал. Имел право. Это право режиссера чувствовать внутреннюю конструкцию ситуации. Но в ситуации с отцом я , честно говорю, довольно редко пробовал воспротивится чему-то. Потому что он и ставил тебя в ситуацию такую, что ты понимал, что нужно выбираться, выкарабкиваться как-то, искать неожиданные ходы. С молодым Алексеем Алексеевичем мы очень много проговаривали прежде. А Алексей Юрьевич, он ставит тебя в ситуацию, и тут уже ты сам должен проявить какие-то внутренние резервы, ресурсы творческие и человеческие. Поэтому хотя в прессе много есть сравнений что сын пошел по стопам отца, он идет его приемами, а мне кажется, что даже на примере этого фильма можно очень многое разглядеть. Именно разглядеть, потому как если Алексей Юрьевич старается конкретизировать, прописать многие детали, то Алексей Алексеевич наоборот старается отделаться от деталей и укрупнить их во имя главного.

Дмитрий Волчек: "Последний поезд" - достаточно мрачная картина и по сценарию, и по сценографии, и по всему. Интересно, какая была обстановка на съемочной площадке? Такая же депрессивная или, напротив, веселая?

Павел Романов: Вы знаете, ведь в театре обычно бывает так: когда ставится трагедия Шекспира, то ничего веселее этой репетиции не бывает. У академика Лихачева есть очень точное понимание: смеховая культура, она спасает человека от мрачности. Я не скажу, что мы куражились, все время разыгрывали друг друга. Но вот это ощущение внутреннего братства, единства. Я с окончанием съемок очень много потерял в жизни, как мне кажется. А с другой стороны, мы в морозы, иногда был 35-40 градусов, когда плюнешь и плевок налету замерзает, в эти морозы подбадривали друг друга, чтобы разогреться немножко. Мы разводили костры, делали масленицы, шашлычки из сосисок, из того, что привезли из дома. Это веселье, оно сплочало. Но это веселье - не розыгрыш, а какое-то внутреннее состояние оптимизма. Веры в то, что мы делаем полезное дело. А полезное дело нельзя делать мрачно.


Другие передачи месяца:


c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены